Предательство Борна - Страница 82

Сорайя подготовилась к подземному путешествию: она включила мощный ксеноновый фонарь на батарейках, закрепленный на запястье. Увиденное не слишком обрадовало Борна. Катакомбы были очень старыми. Что гораздо хуже, они находились в плачевном состоянии и отчаянно нуждались в ремонте. Тут и там беглецам приходилось перебираться через груды обвалившихся камней, что существенно замедляло их продвижение.

Вдруг позади послышался скрежет металла по металлу, словно провернулось огромное ржавое колесо. Беглецы замерли на месте.

– Милиция нашла решетку, – прошептала Сорайя. – Я не могла закрутить на место болты. Наши преследователи идут по тоннелю.

– Он фараон. – Карим аль-Джамиль держал в руке раскрытый бумажник Овертона. – Ого, следователь Центрального управления полиции округа Колумбия.

Анна подогнала машину Овертона к тому месту, где тот лежал, привалившись к стене. Бледный кирпич окрасился кровью.

– Определенно, его нанял Лернер, – продолжала Анна. – Вероятно, именно он забирался ко мне домой. – Она посмотрела на грубое, лошадиное лицо убитого. – Что ж, он получил по заслугам.

– Нам нужно выяснить следующее, – сказал Карим аль-Джамиль, поднимаясь с корточек. – Сколько еще пособников нанял Мэттью Лернер?

Он махнул рукой, и Анна открыла багажник. Кряхтя, Карим аль-Джамиль поднял Овертона.

– Вот оно, следствие злоупотребления пончиками и гамбургерами.

– Это можно сказать про любого американца, – согласилась Анна, наблюдая за тем, как он бросил труп в багажник и захлопнул крышку.

Выбравшись из-за руля, она подошла к садовому шлангу, висящему на крючке на стене. Повернув кран, молодая женщина направила струю воды на стену, смывая с кирпичей кровь Овертона. Смерть полицейского ее нисколько не тронула. Напротив, от пролитой крови у нее чаще забилось сердце, пропитанное ненавистью к западному обществу: бесполезный эгоизм богатых, ограниченное высокомерие американцев, настолько занятых воспроизводством себе подобных, что они остаются слепы и глухи к нуждам бедных мира сего. Наверное, это чувство было в ней всегда. В конце концов, ее мать сначала работала моделью в рекламном агентстве, затем стала редактором гламурного журнала. А отец уже родился с титулом и состоянием. Неудивительно, что Анне с детства была уготована жизнь с личными шоферами, дворецкими, горничными, горнолыжными курортами во Французских Альпах и ночными клубами на Канарских островах, и все это в границах, обозначенных телохранителями, нанятыми родителями. Кто-то посторонний делал за нее все то, что человек должен делать сам. Все это было так противоестественно, так оторвано от реальной жизни. Она жила, словно в тюрьме, из которой ей нестерпимо хотелось бежать. И ненависть эта находила выход в бунтарстве. Но только Джамиль помог ей понять умом то, что говорили чувства. Одежда, которую она носила, – дорогие модели лучших домов моды – была частью внешней маскировки. Под ней ее кожа чесалась, словно покрытая кусающимися муравьями. Вечером Анна как можно быстрее сбрасывала все с себя и не смотрела больше до тех пор, пока утром не наступала пора снова одеваться.

Опьяненная подобными мыслями, бурлящими в голове, Анна села в машину. Карим аль-Джамиль устроился рядом. Не раздумывая, она выехала на Массачусетс-авеню.

– Куда дальше?

– Тебе нужно вернуться в штаб-квартиру ЦРУ, – напомнил Карим аль-Джамиль.

– Как и тебе, – поправила Анна. Она посмотрела ему в глаза. – Джамиль, еще когда ты меня вербовал, я уже не была идеалисткой, жаждущей вести войну с несправедливостью и неравенством. Знаю, именно так ты обо мне думал сначала. Сомневаюсь, что ты сразу оценил мою голову, способную мыслить самостоятельно. Надеюсь, теперь ты уже изменил свое мнение обо мне.

– И все же сомнения у тебя остаются.

– Джамиль, в ортодоксальном исламе нет места для женщин. Вашим мужчинам с самого раннего детства внушают, что женщина должна прикрывать голову, закрывать лицо. Что ей не нужно образование, что она не может мыслить самостоятельно, и да хранит ее Аллах, если она вздумает считать себя самостоятельной.

– Меня воспитывали не так.

– Благодаря твоей матери, Джамиль. Спасибо ей огромное. Именно она не дала тебе поверить в то, что можно забить женщину камнями до смерти, обвинив ее в воображаемых грехах.

– Распутство – это не воображаемый грех.

– То же самое относится и к мужчинам.

Он молчал, и Анна тихо рассмеялась. Но ее смех был полон печали, приправленной разочарованием, поднявшимся из самых глубин ее души.

– Джамиль, нас с тобой разделяют не только континенты. Стоит ли удивляться, что, когда тебя нет рядом, меня охватывает ужас?

Карим аль-Джамиль с осуждением посмотрел на Анну. Почему-то он не мог на нее сердиться.

– Не в первый раз мы заводим этот разговор.

– И не в последний.

– Однако ты говоришь, что любишь меня.

– Я действительно тебя люблю.

– Несмотря на то, что ты считаешь моими пороками.

– Не пороками, Джамиль. У каждого из нас есть свои недостатки, даже у тебя.

– А ты опасна, – совершенно серьезно произнес он.

Анна пожала плечами:

– Я ничем не отличаюсь от ваших женщин-мусульманок, кроме того, что чувствую в себе внутреннюю силу.

– Именно это и делает тебя опасной.

– Я представляю опасность лишь для устоявшегося положения вещей.

Наступило молчание. Анна зашла так далеко, как не смел никто из знающих Карима аль-Джамиля. Но это хорошо. Она никогда не пичкала его враньем, подобно большинству остальных, отирающихся вокруг него, чтобы урвать себе толику его влияния и силы. В такие моменты Анне хотелось проникнуть в рассудок Возлюбленного, потому что сам он, по собственной воле, никогда не делился с ней своими мыслями, не выдавая их ни интонациями, ни жестами. Обыкновенно мужчины такие прозрачные. Но только не Джамиль.